Видеостудия ММСИ
Февраль 2012
Расшифровка: Анастасия Гусева
Первичная редактура: Оксана Воронина

Википедия.
Арт-Азбука 

Каким было ваше первое произведение современного искусства?

Пожалуй, это была работа «Близнецы Пресли», которая была на выставке в XL галерее. Это была выставка студентов первого курса бакштейновского института в девяносто девятом году. Там было много участников, человек пятнадцать. Работа, мне кажется, была, с одной стороны, навеяна массой лекций, которые у нас там были. Это были два конуса, усеченных снаружи, — такие белые лаконичные конусы, обрезанные пластинками Пресли, потому что пластинки Пресли были исходящим реквизитом для всей этой выставки, и внутри были два работающих вертолетика. С одной стороны, это было связано с моим удивлением, что, оказывается, Пресли родился с братом близнецом. Я совершенно этого не знала и была очень удивлена. С другой стороны, это, конечно, с Беньямином связано, со всякими ощущениями повторения. Мне хотелось, чтобы это были два вроде бы одинаковых, объекта. Это было связано с тем, что я использовала впоследствии, когда то, что снаружи, совершенно не предвещает, никак не намекает на то, что там будет внутри.

Какое первое произведение современного искусства Вы увидели?

Конкретно первое я, честно говоря, совершенно не могу назвать. Мне кажется, это были все выставки, которые я посмотрела в тот год в XL галерее на Маяковской, потому что мы туда ходили. Ну и вообще все, какие в тот момент происходили. Они у меня как-то слились в единое впечатление такое... Это связано с тем, что я поступила к Бакштейну в институт, потому что в тот момент это была такая область, героически закрытая, как мне казалось. Поскольку я училась в ГИТИСе в тот момент — заканчивала ГИТИС, это было что-то такое, самое привлекательное, но было непонятно, как туда проникнуть, что там происходит, я имею в виду, в сфере современного искусства. И мы с моей однокурсницей Наташей Зурабовой решили поступить в этот институт, как только узнали о его существовании, пришли туда, и с этого момента я посещала все мероприятия, которые там как-то анонсировались.
Поэтому это — девяносто девятый год, я точно знаю, до этого я не была включена в такую закрытую, как мне казалось, сферу; просто сейчас все очень изменилось, никакого ореола тайны, как мне кажется, нету и недоступности.

Как, по Вашему мнению, нужно учить искусству?

Мы как раз как-то обсуждали тут с разными людьми вопросы образования в сфере современного искусства. У меня все очень поменялось в ощущении за последние десять лет. В тот момент казалось, что система, которая существует в академических заведениях — чудовищно костная, и ничего другого не существует, никакой альтернативы, и все это ужасно скучно. Кому это нужно, когда на дворе XXI век наступает, зачем эта одинаковая замшелая структура: академический рисунок, анатомия и все прочее. Должно быть что-то другое. Но поскольку впоследствии я обучалась в Вене в Академии Художеств и ездила в Швецию, мне стало казаться, что художнику все же важно получить какое-то прикладное, ремесленное знание, как пластическое, так и гуманитарное.

В принципе, как стать художником, — это такая загадка, не знаю, насколько разрешимая. Есть какие-то мэтры, мастера, к которым можно примкнуть. Либо каждый как-то самообразовывается. И если не существует никакой ремесленной базы, я имею в виду какую-то пластическую систему обучения, рисунок, композицию, умения что-то делать с материалом, — то это превращается в идеологическую систему, это обучение каким-то таким стратегиям, которые должны постоянно меняться. И для каждого поколения художников это должны быть свои откровения и мысли. Когда тебя с политической точки зрения подковывают и обучают каким-то стратегиям поведения, это не может быть основой обучения.

То, что ты закончила ГИТИС, обучалась сценографии, как то повлияло на то, что в современном искусстве ты занимаешься преимущественно инсталляциями?

Безусловно, это был естественный для меня переход, поскольку мы делали в основном макеты, пространственные композиции. Более того, сценография была тем, через что проще всего понять, что происходит в современном искусстве. Сценография очень сильно отличается, например, от станковой живописи, потому что мы должны были изучить целый корпус литературных произведений, историю театра и т.д. То есть сценография связана с рассказыванием, вовсе не с иллюстрацией.

Есть большая разница между художником кино и театра, потому что классические театральные мастера понимают, что все смотрится на расстоянии. Человек из зрительного зала не увидит близко то, что сделано, это работа очень крупными мазками, это такая имитация — довольно грубая, когда говорят о театральной бутафории, когда вы понимаете, что вблизи это не имеет никакой фактической документальной достоверности. В кино же все совершенно наоборот, и поскольку вы видите все с невероятным приближением, очень важна документальная сторона: реальные предметы, узнавание и связь с историческим моментом. Для меня это была очень важная тема, и сейчас тоже: когда вещи несут для вас информацию, историческую во многом, это предметы, которые способны погрузить вас в то или иное время.

Что должен знать зритель, чтобы понять Ваши работы?

Я, конечно, считаю, что их можно понять, совершенно ничего не изучая и не зная, потому что мои работы — не интеллектуальное или концептуальное искусство; для меня важна формальная, пластическая часть. В каком-то смысле это связано просто с восприятием пространства. Но чем человек больше видел, знает, тем всегда лучше.

С кем из художников Вы находитесь в диалоге?

В Москве я стараюсь смотреть все, что делают параллельно со мной другие авторы, но мне интересно, наверное, поколение, которое недавно появилось: Настя Рябова, Саша Повзнер, МишМаш, Александра Паперно, Аня Сухарева, Аня Титова, и Аресений Жиляев, Алекс Булдаков, Давид Тер-Оганьян — я могу перечислить практически всех.

Каких художников и какие произведения Вы считаете для себя определяющими?

Когда я стала смотреть все выставки конца 1990-начала 2000-х, меня заворожили «Коллективные действия», и, конечно же, Костя Звездочетов. И еще в тот момент Олег Кулик очень много общался с нашим курсом. Я могу сказать, что мне либо все авторы интересны — в историческом ключе, потому что каждый из них связан с определенным периодом, в который он появился, и в то же время мне художники в целом не очень интересны, потому что я люблю вдохновляться реальностью, архитектурой, кино и т.д....

Делите ли Вы ваше творчество на какие-то периоды?

Последнее время я почти не занимаюсь инсталляцией. Мне кажется, инсталляция была связано с театральным опытом, мне хотелось, чтобы это была такая атмосфера, пространство, куда человек погружен.

Все мои последние работы превратились в объекты или скульптуры, какие-то сооружения, которые можно обойти. Это что-то такое, что из окружения превратилось в центр, вокруг которого можно двигаться и его осматривать. Я не знаю, почему мне показалось, что что-то должно закрыться, чтобы была возможность заглянуть внутрь; мне захотелось, чтобы география движения зрителя была вокруг, а не внутри чего-то. Не знаю почему, не успела подумать.

Какова Ваша сквозная тема, о чем Ваше искусство?

Мне кажется это очень важный момент — работа в кино, в театре, чем она отличается от дизайна. Дизайнер — человек, который создает красоту и новые пространства, то есть, это создание новой прекрасной, идеальной реальности. А человек, который работает в кино, театре или просто художник, в моем понимании — это скорее созерцание, восприятие того, что уже существует, было создано, или происходит вокруг, когда вы не пытаетесь создать новую структурированную красоту, а воспринимаете все в некоем комплексе, как одно сочетается с другим, и о чем это говорит. И это как раз напрямую связно с ощущением воздействия на реальность. То есть у меня совершенно нету воли воздействия — у меня сейчас такая идея невмешательства.

Художник вроде бы должен создавать репрессивно-агрессивную новую идеологию; но мне в этом видится совершенно жесткая воля, которую не хочется применять, — такое безволие. Непонимание того, что хорошо, что плохо, отсутствие каких-то критериев. Мне кажется, что за последнее десятилетие появилось повсеместное очарование такими странными приметами реальности — я имею в виду целые коллекции людей в фейсбуке или где-то еще такого народного творчества, когда люди заворожены тем, что они едут по России и обнаруживают какие-то странные сочетания видов, заборов, пристроек к домам, какие-то артефакты, которые с советских времен остались и соединились с новыми наслоениями... — и это настолько прекрасно, что кажется — туда не надо вмешиваться, но при этом это красота уродства.

К какому направлению Вы себя относите и как Вы определяете это направление?

Людям проще запоминать какие-то ясные определения. Очень часто считается: этот художник работает со стульями, этот с веревочками, а тот занимается пластиком. И это иногда бывает справедливо в том смысле, что для многих авторов важна тема, которую они разрабатывают, находят новые глубины. Мне, например, не кажется, что я с конкретным материалом работаю, просто так всем запомнилось, так так проще классифицировать. Мне интереснее какие-то новые пластические повороты находить. Я пока не разрабатываю одну нишу, тематику.
Каковы Ваши политические взгляды?

Мне кажется, я занимаю позицию какого-то скептика. Это связано с тем, что я застала советский период, и я помню, что происходило, рассказы родственников и т.д. Посему я не могу так открыто и искренне разделять коммунистические умонастроения, хотя я, конечно же, их понимаю, но в каком-то, скорее созерцательном ключе, потому что столько было перемен и неприятных сторон у всех политических периодов и направлений, что у меня нет никакой открытости ни к чему. Я вижу все хорошие стороны левого движения, но я вижу и плохие тоже. Поэтому я не являюсь активистом.

Каково Ваше отношение к религии?

Меня она очень интересует, было много работ, связанных с таким культурологическим аспектом. Мне кажется, что религия, куда-то скрывшаяся на десятилетия у нас в стране и потом дозволенная, разрешенная, повернула людей к удивительным поискам духовным. В том смысле, что появилось огромное количество людей, которые верят в силу деревьев, оздоровительные соляные камни, в космос, масса каких-то узконаправленных сект. И меня как раз это очень интересует. Например, у меня была работа в Париже в прошлом году, в музее MAC/VAL, которая называлась «Когда деревья были большими», где были собраны огромные пни, на которых установлены заржавевшие монументы, вроде тех, что можно встретить в советских, постсоветских городах и пространствах, которые постепенно зарастают деревьями, — ржавые символы эпохи, как скелеты оставшиеся. Эти пни были подключены к воде, заряженной проводами, и от этой воды работали лампочки электрические. Я имею в виду, эта вода была заряжена так, как ее заряжал Кашпировский, Чумак. Это соединение разных увлечений, поисков людей мне кажется очень интересным.

Какие политические события, произошедшие на Вашей памяти, Вы считаете наиболее значительными?

Собственно говоря, все события связанные с переменой политического направления страны. Все что я видела: девяносто первый год и девяносто третий, восемьдесят пятый, смерть Черненко и Андропова, все, что происходило, я считаю важным.

Какие выставки из тех, в которых Вы участвовали, Вы считаете самыми важными?

Это были проекты, которые я делала в XL галерее каждый год. Потому что это действительно было мое высказывание. Благодаря Лене (Селиной) и Сереже (Хрипуну) они были максимально масштабным образом сделаны, на тот момент возможным, и это была абсолютно моя работа. Потому что, безусловно, когда это коллективные проекты, то после этого остается некий слой впечатлений, который перекрыт психологическими ощущениями от того, как этот проект готовился, от каких-то взаимоотношений с людьми и техниками в этот момент. Поэтому я не готова воспринимать те проекты, в которых я участвовала как автор, отдельно, критически. Я могу вспомнить, как это было прекрасно и приятно, съездить в Венецию, или какие-то еще большие проекты. Но самые важные, над которыми я серьезно работала, — это работы, которые были в XL, и проект, который был в 2009 году в Ермолаевском переулке.

Повлиял ли на Ваше искусство технический прогресс?

Конечно. Но смотря что, в данном случае, техническим прогрессом называть. Я считаю, что пластиковые материалы очень прогрессивные, как и клеенки, которые я использовала для моих скульптур, вроде тех, которые были на Венецианской биеннале. Все эти материалы есть благодаря тому, что есть фотошоп, компьютерные программы, фотоаппараты, печать и т.д. Это все воспроизведение реальности на плоскости, какая-то компьютерная реальность, когда все материалы повторяют реальность, но она неосязаемая.