Владислав Мамышев-Монро в Википедии
Владислав Мамышев-Монро на сайте «Открытой галереи»
Владислав Мамышев-Монро на сайте XL-галереи
«Владик Монро» Сообщество на Фейсбуке
Видеоархив Пиратского телевидение на Фейсбуке

— Каким было ваше первое произведение современного искусства?

— Первое произведение? Скорее всего, то, что я маму свою расцарапал, как я потом расцрапывал фотографии. Ей сделали кесарево сечение — скорее всего благодаря какому-то невероятному моему поведению у нее в животе, и я ее как бы разорвал. Ну, это, конечно же, шутка. На самом деле первое, что я помню — это открытка какая-то, «С днем рождения, дорогая мама!», естественно, с аппликациями. А современное искусство — это была с группой «Новые художники» бутылка водки и три стакана, они стояли у меня на кирпиче, стаканы, а сверху бутылка, и композиция называлась «Поехали!». А выставка называлась «И снится нам», про полеты в космос. Такое вот было первое произведение современного искусства.

— Каким было первое произведение современного искусства которое вы увидели?

«Отцелюбие римлянки», на марке. Ее почему-то очень пиарил Эрмитаж, это были два главных шедевра Эрмитажа, «Даная» и «Отцелюбие римлянки» — помните, там такая римлянка и дедушка вожделенно присосался к ее груди, сейчас ее не найти в залах, ее убрали. А современное искусство — «Монро» Энди Уорхола в книге Кукаркина «Буржуазная массовая культура». Я был увлечен Монро и книжку эту буквально располосовал, я вырезал оттуда все картинки Уорхола, связанные с Мэрилин Монро, чтобы оправить основной портрет. Мне не хватило кусочков из этой книжки, и я дорисовывал другими цветами за Уорхола, чтобы сложилась эта мозаика для рамочки.

— Какое образование вы получили?

— «Новую Академию» мы рассматриваем как институт? Если да — то высшее, я — академик изящных искусств Новой академии!

— Кого вы считаете своими учителями?

— Своими учителями я, безусловно, считаю Тимура Петровича Новикова. Франциско Инфанте, как ни странно, хотя мы с ним очень мало общались, но для меня он имеет фундаментальное значение... Костя Звездочетов но он скорее не учитель, а такой братик мой в искусстве. А глобальные — это Инфанте, Тимур Новиков и, конечно же, Илья Кабаков. Эти вечно враждующие между собой московская и питерская группировки: считалось, что питерские — наркоманы, а москвичи — алкоголики, и на этом якобы строится разница дискурсов. Я скажу, что различия намного глубже, но они настолько эфемерны, на самом деле, так же как и разница между алкоголизмом и наркоманией. Когда ты имеешь и то, и другое в своем арсенале, ты и сильнее, и богаче духовно, когда ты не примыкаешь жестко ни к одному из лагерей.

— Как следует учить современному искусству?

— Надо, конечно, ввести золотое сечение как идеал, я имею ввиду фильмы «Золотое сечение» и «Опять двойка», который мы сняли с Тимуром Новиковым, , помните, когда меня секут розгами. Я помню, в Эрмитаже, когда была выставка к 50-летию Тимура Новикова, самым большим произведением были не его тряпочки, а огромная плазма, на которой бесконечно показывали мою жопу, которую Новиков бил этими розгами. И это не просто так, а в назидание педагогам и ученикам будущего.

— Каких художников и произведения вы считаете для себя определяющими?

— Портрет Мэрилин Монро Энди Уорхола! «Утро в Персидском заливе» — это картина Тимура Новикова. Но нужно понять, что такое — «определяющие», что они определяли. Наверное, на самом деле и нет у меня таких определяющих произведений...

— Что нужно знать, чтобы понять ваше искусство?

— У меня достаточно легкий путь. Я служу антенной коллективного бессознательного. Истоки моего искусства, наверное, сидят в голове у каждого человека, я апеллирую к массовому сознанию и коллективному бессознательному, к ужасам, страхам, к чистому психоанализу.

— Собираете ли вы работы других художников?

— Собираю, тех, кто мне нравится. Точнее, собирал. Продолжаю немного, но в моей жизни столько катаклизмов, я постоянно меняю полюса и полушария проживания, случаются всякие ЧП, пожары и наводнения. Так что для меня бессмысленно собирать произведения — ну, разве что собирать в том смысле, в каком собирал мои ранние произведения Тимур Новиков, чтобы поддержать меня материально: когда я был совсем юным человеком и у меня совсем не было денег, он покупал какие-нибудь мои картинки, давал мне 100-150 долларов и я мог жить на них. Но вообще художнику, когда он сам является предметом интереса различных коллекционеров, всерьез заниматься собирательством самому — это уже какая-то шизофрения.

— С кем из художников вы находитесь в диалоге?

— С Костей Звездочетовым, хотя он в последнее время как-то замычал — знаете, бывают такие паузы в диалоге, когда один из собеседников выдает только «мммм...», и он это «ммм...» уже много лет держит. Но, тем не менее, мы остаемся в диалоге. Знаете, я много вещей делаю в искусстве. И линия, связанная с перевоплощениями — это некий язык, который появился во второй половине ХХ века, и много художников по всему миру его используют, есть Ясумаса Моримура, есть Синди Шерман, есть такой африканский художник (Самюэль Фоссо) — я помню, Жан — Юбер Мартен делал роскошную выставку Africa Remix, и там большое место уделялось этому художнику. Как если бы в одно и то же время художникам посылалось некое задание — чтобы использовали новые краски, новый язык. С этими художниками я, безусловно, нахожусь в диалоге, в соревновании, и вообще — я открыт для каждого, вот сейчас, например, я нахожусь в диалоге с вами и радуюсь этому.

— Кого вы считаете своими антагонистами в искусстве?

— Все бездарности, все расчетливые создания, которые думают, что они сейчас так вот все рассчитают и сделают невероятную карьеру, те, которые относятся к сложной доле художника как к карьере, чтобы заработать денег или прославиться — хотя пусть они добиваются, чего хотят.

— Есть ли у вас ученики и последователи?

— Не знаю, не замечал... С самим собой бы разобраться... Попадались какие-то странные персонажи, но я старался на них не обращать внимания.

— Делите ли вы сами ваше творчество на какие-то периоды?

— Да нет... Знаете, оглядываюсь назад и вижу, что все одно и то же. Просто разными гранями оборачивается бриллиант — и так, и сяк. Но ничего принципиально измениться не может. Что дано богом, то и дано.

— Назовите, пожалуйста, ключевую тему вашего искусства.

— Все мы являемся единым целым, одним организмом. Не то, что одинаковыми — как раз каждый из нас уникален. Но уникальность каждого из нас — как раз залог того, что мы являемся одним целым. И это стало понятно, когда я одновременно изобразил Мэрилин Монро и Адольфа Гитлера. Это максимально четкое высказывание — добро и зло в ХХ веке, максимально проявленное в человеческих личностях, и когда их может одинаково точно изобразить один человек, понятно, что между ними весь спектр помещается. И все оставшееся время я просто заполняю себя, свое внутреннее содержание через облики моих героев, насыщаю себя их качествами, их данными, их значением в культуре, каким-то образом обогащаюсь и одновременно обогащаю вас всех.

— Каковы ваши политические убеждения?

— Политические убеждения у меня, разумеется, резко либеральные. Я убежал из дома моей родительницы, партийной работницы, еще в сладчайшие брежневские времена, когда была тишь и гладь и благодать, все радостно любили друг друга, ничего не делали и забивали козла в огородах, противостояния тоталитаризму не наблюдалось, тем не менее я убежал из дома, потому что я хотел свободы. И вот когда я убежал к художникам и стал жить по сквотам, и ощутил эту свободу, и стал самовыражаться как хотел, и когда началась эта перестройка и мы все ждали, что что-то изменится, и вдруг на нас сваливается еще больший, еще более тупой совок, на более низком уровне — тебя уже не генералы давят, а прапорщики, вообразившие себя генералами... Разумеется, я — яростный противник ныне существующего политического строя и поэтому, собственно, и уехал на Бали... Но я понял, что нужно, наверное, быть выше этого и зреть в корень вещей. Когда я перевоплощаюсь в кого-то, я могу почувствовать себя тем или иным персонажем. Когда я переодеваюсь Монро, я чувствую себя белым библейским голубем. А когда я в прошлом году переоделся для проекта «Артхроники» Путиным, я почувствовал себя каким-то гигантским опарышем, одетым в пиджак. Может быть, они, как санитары леса, должны разрушить как можно быстрее умершее тело нашей великой погибшей страны — тем скорее на этом опустевшем пространстве сможет произрастать новая свежая благодатная культура, которая уже будет связана со всем земным шаром.

— Каково ваше отношение к религии?

— Я глубоко верующий человек. Это моя культура, в которой меня с детства моя бабушка воспитывала — а с другой стороны, моя мать меня воспитывала в духе жесткого атеизма ... Это такое легкое раздвоение. Я в церковь не хожу, но когда я оказываюсь в одиночестве на многие месяцы, я постоянно общаюсь с богом, благодаря вере я не чувствую себя одиноким. Но после того как началось массовое перетекание комсомольцев и коммунистов из парткомов в приходы , я перестал туда рваться. Иногда я туда заглядываю, вспоминаю свою прабабушку, которая меня пугала, грозила пальцем — «в аду будут сковородки и черти тебя на них плясать заставят если ты будешь так делать!» Я стараюсь так не делать.

— Какие политические события, произошедшие на вашей памяти, вы считаете самыми значительными?

— Ну наверное — это действительно мощнейшее искусство — последние выборы в Верховный совет СССР при жизни Константина Устиновича Черненко, когда в его палате, в больничной реанимации, построили имитацию избирательного пункта, напялили на него ушанку, санитаров нарядили членами Политбюро. А через два дня он умер. То, что политика — это полная фикция, тогда было показано наиболее ярко.

— Повлиял ли на ваше искусство технический прогресс?

— Он всегда влияет, не может не влиять. Это видно и в качестве материалов, которые печатаются, оформления работ и т.д., и т.п. Я верю в прогресс и в то, что однажды мы соединимся в единое целое, даже если прилетит какой-нибудь астероид и разрушит Землю, мы воссоединимся в космическом пространстве. Но нужно заранее подготовится — всю музыку, которую человечество написало, надо сделать такие спутники, что они ее бесконечно транслировали, чтобы эта музыка фигачила и фигачила. И мы, ставшие единым организмом, будем просто летать вокруг растаявшего облачка нашей планеты и наслаждаться теми плодами, которые создали наши великие композиторы.

— К какому направлению в искусстве вы сами себя относите? Как вы определяете это направление?

— Знаете, я не хотел бы к какому-то направлению себя относить. Я, скорее, универсальный художник, который готов, в принципе, в любом жанре себя попробовать — и пробую, и занимаюсь разными видами искусства. Я не могу себя определить, поймать — я такой Колобок, который постоянно убегает от определения , чтобы не быть пойманным и распятым.

— Что в искусстве больше всего интересует вас в настоящий момент?

— Сейчас у меня сложная задача, колоссальная. Я погружен в эту работу, она очень большая, это чуть ли не целая жизнь, я сейчас не буду об этом рассказывать. Я думаю о том, какую технику выбрать — толи воспользоваться плодами технического прогресса, или опять холст-масло — слишком колоссальный размер задуман...

— Что вам необходимо для работы?

— Необходима любовь, любовь тех, кто тебя окружает, тех, с кем ты вместе работаешь. Если этого нет, ничего не складывается и не происходит. Только дружеские, теплые отношения близких по духу людей создают среду, в которой рождается искусство. А вот, например, театр, куда я сейчас пытался окунуться — если бы я в свое время пошел работать в театр, я бы с ума сошел. Все эти производственные отношения, когда ты ненавидишь, к примеру, Офелию, а играешь Лаэрта и должен изображать, что ты ее любишь, это такое паскудство, в принципе, которым занимаются тысячи и тысячи наших актеров. Разумеется, это искусством назвать нельзя, это такая машина обесчеловечивания, уничтожения личности, которая попадает в эти жернова.

— Какие выставки, художественные события из тех, в которых вы участвовали, вам кажутся наиболее значительными и интересными?

— Наверное, «Территорию искусства» в Русском музее в 1990-м году. Тогда был такой дух ожидания чего-то. Ну и, конечно, «Россия» в Гуггенхайме — мне очень понравилось, что спираль музея заканчивалась моим видео со Штирлицем.

— Какой ваш любимый музей?

— Много разных. Но любое из посещений великих, колоссальных музеев академического искусства — Дрезденской галереи, Лувра, Эрмитажа — в моем восприятии перекрывает восторг перед любой другой выставкой. Хотя, пожалуй, на том же уровне меня поразила выставка Джеффа Кунса в Версале.

— Ваше любимое занятие?

— Краситься, смотреться в зеркало, рисовать у себя на лице — это прям хлебом не корми. Я за последние дни столько нарисовал — скоро увидите.

— Что вас больше всего раздражает?

— Тупость. Когда другие не понимают, что, когда я говорю, что я — и Гитлер, и Монро, я имею ввиду, что мы все — одно целое, просто потому, что они не понимают языка, на котором я говорю, потому что у них — другие коды. Вот наличие этих других кодов раздражает больше всего.